Пустота разорвалась вспышкой, рассыпалась на осколки и упала куда-то туда, куда не доставал помутненный взгляд.
- Дыши. Давай. Делай вдох.
И он судорожно вдохнул, не осознавая, что делает, не видя источника звука и не понимая, что вообще значит «вдохнуть». Ему не было страшно, не было интересно, не было даже безразлично. Его сознания не существовало.
Было только «ничего» внутри и «что-то» вокруг. И это что-то не давало уйти обратно, не давало возродить пустоту, не давало наконец ощутить то состояние, из которого его нещадно выдернули требованием дышать.
Хорошо хоть обошлось без «смотреть». Хотя, что значит это, он тоже не понимал.
Он широко распахнул глаза, уже без подсказок делая рваные поверхностные вдохи, и слепо уставился перед собой, пытаясь уловить ветерок воспоминания, скользнувший где-то на краю видимости.
- Ты в порядке?
Он не видел того, кто говорил, и даже не был до конца уверен, что верно понял смысл сказанных слов, но подал голос в ответ, не успев осознать, что так умеет.
- Нож, коленка, упал, кровь...
- Больно? - в голосе говорящего слышится неуверенность, и этот тон отпечатался в пустом сознании надежно и крепко. - Тебе больно?
- Да.
Он все еще не понимал смысл слов, но постепенно начал осознавать факт своего существования.
- Что болит? Где?
Он снова замолчал, пытаясь не утонуть в какофонии звуков, света и незнакомых слов, и вздрогнул, будто его ударили, когда невидимый голос его коснулся.
- Тут?
А он, оказывается, такой большой.
Источник звуков не показался, но подсказал, что кроме глаз есть что-то еще. Он подвигал чем-то, находящимся вне видимости, с трудом разобрался как оно работает и, полагаясь больше на мышечную память, поднял это, поднося к глазам.
- Писать, рисовать, собирать.
- Это руки, - подсказал все тот же невидимый голос, и в пустоте снова вспыхнул огонек воспоминания.
Ладони, на них скрюченные и изрезанные пальцы. Руки у него две. А еще есть ноги, на них такие же пальцы.
Он на мгновение ослеп от желания увидеть эти ноги, существующие пока лишь в памяти, и резко сел, упираясь ладонями в шершавый асфальт. Новое слово появилось теперь без усилий, подтолкнутое к мыслям чувствительными руками, и он, забыв о ногах, уперся взглядом в фигуры, стоящие вокруг неплотным полукругом.
- Тебе лучше? - источник звука шевельнулся, губы его поднялись, и память забилась испуганной птицей, подбрасывая абсолютно несвязные слова.
Укус, шов, граница, шаг, бой, люк, лис, лес, хитрость, уловка.
Улыбка. Ему улыбались.
- Нет.
И новое слово в мыслях. Ложь. Он солгал быстрее, чем сумел понять, что делает.
- Это нормально, - звук, обретший облик, нелепо дернулся (разум подобрал слово «кивок»), и посмотрел куда-то туда, где стояли неподвижные фигуры. - Ты зашел слишком далеко, вот и оступился. Мы поможем, Феликс. Ты станешь лучше. Пойдешь туда, куда тебя поведут не амбиции, а желание творить добро. Вставай. У тебя получится.
Он не понял больше половины это бесконечной тирады, зато осознал, что не умеет «вставать».
Он хотел сказать об этом, попытался подобрать слова, но оказался прерван резким звуком, отличающимся от голосов.
Звонок. Ему звонят.
Рука потянулась куда-то против его воли, по памяти вытащила из ниоткуда дрожащую коробочку и приложила ее к уху лишь для того, чтобы оглушить новым звуком.
- Ты где? Почему ты мне не перезвонил, не написал? Почему не отвечал? Ты в порядке? Если да, то, клянусь всем на свете, я тебя прокляну! Ты не включил холодильник, твой кот сожрал мою фиалку, а эта проклятая девчонка опять испортила портрет. Сделай с ней что-нибудь, Феликс!
Голос был женский, высокий и дрожащий на грани истерики. Женщина боялась, и это всколыхнуло в памяти Феликса тысячи воспоминаний, связанных со словом «страх».
- Я все сделаю, Рин. Позже.
Он поднял глаза, разглядывая стоящего прямо напротив человека, и попытался улыбнуться. Он никуда с ними не пойдет.
